На ОРГ как-то шла дискуссия о творчестве Ильи Глазунова между Иваном Чудотворцевым и Максимом Босым. Я тогда никакого мнения по этому поводу составить себе не мог, поскольку не раз убеждался: о живописи можно судить только при непосредственном знакомстве с картинами.

И вот, наконец, к нам город привезли работы Ильи Глазунова.

Начну я свой анализ с парадоксального утверждения: вопреки расхожему мнению, Глазунов - стопроцентно советский художник, и художник абсолютно партийный. Просто его партийность, в силу семейных традиций, оказалась не коммунистической, а православно-самодержавной. Но все остальные признаки партийности на своем месте, и выражают они себя, как и положено, в классической советской форме.

Что такое партийное и советское искусство? Это искусство идейное. Для него не важны ни психологизм, ни глубина, ни жизненность, ни лиричность.... Для него важна только идейность и верность доктрине. Собственно, все сказанное в полной мере относится и к работам Глазунова.

Большая часть из них ничем не трогает, но зато громко и ясно выражает свою ПОЗИЦИЮ: православие, самодержавие, народность. Именно так: крупными буквами и жирным шрифтом. Глядя на них,  возникает странное ощущение: на самом деле, Глазунов Россию не чувствует, не понимает и даже не особенно любит (точнее, любит, но той самой абстрактно-головной любовью, которой большевики любили "все трудовое человечество"). Но зато он, безусловно, в Россию верит. Приблизительно так же, как его современники верили в коммунизм, жизнь на Марсе и межзвездные экспедиции, не очень хорошо себе представляя, как оно там на самом деле. И выражает он свою веру, так же как его собратья-художники выражали веру в коммунизм: через абстрактные фигуры, наделенные различными атрибутами этой веры. Только собратья рисовали рабочих, колхозниц, доярок и кочегарок, а он рисовал русских девушек, русских Икаров и русских культурных деятелей. Но как доярки и кочегарки оказывались безжизненными фигурами, щедро увешанными бидонами и прочими орудиями сельхозпроизводства, так и все персонажи Глазунова оказываются манекенами с одинаковым выражением лица в костюмах а-ля-рюс.

О выражении их лиц следует сказать особо. Это какая-то окаменелая мрачность, призванная, видимо, выразить глубокую духовность. Мне это, однако, напоминает фотографии XIX века, где застывшие дамы и господа с испуганно-враждебным видом смотрят в объектив, боясь пошевелиться. Ни одной эмоции, ни одного чувства не просачивается через эту настороженную застылость - как и в полотнах Глазунова. О психологизме тут и говорить нечего, невольно сравниваешь его с Репиным, чья выставка у нас тоже недавно была, и понимаешь, что до Ильи Ефимовича Илье Сергеевичу - как до Сингапура задним ходом.

Пожалуй, только потрет Валентина Рапутина удачен: этакий чудаковатый мужичонка у него получился... но это все.

Пейзажи у Глазунова тоже идейны, они обычно с какими-нибудь элементами "культурного наследия". Однако в пейзаже идейность выражать сложнее, и вот тут, как мне кажется, дает о себе знать настоящий Глазунов (в полном соответствии с советской традицией, где только в пейзаже художник чувствовал свободу). Но, увы, настоящий Глазунов мне нравится ничуть не больше, чем Глазунов "идейный".

Пейзажи у него обычно либо осенние, либо зимние, всегда пасмурные. Если осень - то смертельный вихрь листопада. Если зима - мерзкая унылая слякоть, одиночество и тоскливая заброшенность. Если нечаянно вдруг мелькнет где-то лето, оно все равно пасмурное, темное и какое-то грязноватое. Словом, тоска и меланхолия... Понравились мне только приемы изображения неба, но и оно у Глазунова всегда тревожное, играющее багровыми отсветами... хотя, красиво, конечно.

Из пейзажно-жанровых картин меня зацепила только одна, предельно искренняя (что некоторая редкость для представленных в подборке картин). Это "Детство космонавта", перед которой я очень долго стоял, поражаясь, до чего же Глазунов действительно ненавидит советскую власть. Формально, кстати, в картине ничего антисоветского нет, но в том то и сила искусства, ненавистью из нее прямо пышет и прёт.

Ну, вот пожалуй, и весь Глазунов: две трети идейности, одна четвертая меланхолии и немножко ненависти для остроты.